«В Афгане мы дрались как волки. И свои жизни отдавали очень дорого»

Две февральские даты, стоящие друг от друга всего на неделю, напоминают нам, как тонка грань, отделяющая мирную жизнь от беспощадных трагедий войны.

23 февраля мы чествуем всех защитников нашего Отечества: нынешних, уже отдавших Родине свой долг, и подрастающих им на смену. А 15 февраля отмечаем годовщину вывода советских войск из Афганистана. Это событие завершило героическую и горькую историю девятилетней войны, унёсшей жизни 15 000 солдат и офицеров. В 32-ю годовщину вывода советских войск из Афганистана о героических и горьких событиях рассказал воин-интернационалист, кавалер Ордена Красной Звезды, капитан 1 ранга Сергей Кореневич.

«Есть такая профессия – Родину защищать» – знаменитая цитата из кинофильма «Офицеры» относится и к нашему собеседнику. Он в вооружённых силах без малого 40 лет, сейчас на посту заместителя командующего Войсками и Силами на Северо-Востоке России по военно-политической работе. С 1987 года до момента вывода войск в 1989-м служил в Афганистане, а военную присягу принял в 1982 году, будучи курсантом Минского высшего военно-политического общевойскового училища.

По стопам отцов и дедов

– Сергей Аркадьевич, как вы выбирали профессию?

– Мой отец был заместителем командира полка по политической части. Дед, младший политрук, погиб в Брестской крепости. Второй дед имел пять боевых орденов, бабушка – четыре, включая Орден Красной звезды и Отечественной войны. Прадед был ординарцем Будённого – восемь лет жил с ним бок о бок. В 1922 году прикрыл собой, получил ранения от шрапнели. Мне повезло его застать, видел награды: красные шаровары – три, шашки именные – тоже три. Были ещё четыре Георгиевских креста, но их он закопал, а куда – не помнил... Меня окружали деды и прадеды, которые прошли всё: гражданскую войну, Халхин-Гол, воевали в Испании и на финской, их дети воевали во Вьетнаме, Южной Корее.

Прабабушка проводила на войну 11 детей, 9 не вернулись… В Белоруссии во время Отечественной войны погиб каждый четвёртый. Небольшая по размерам республика сопротивлялась яростно: гитлеровцы так и не смогли полностью подчинить три из шести её областей. Все, от мала до велика, встали на борьбу, партизанили, дети 12-14 лет были связными, разведчиками. Почти все пионеры-герои – белорусы.

Такой народ: миролюбивый, но в трудную минуту готовый защищать Родину с оружием в руках. Так что передо мной вопрос выбора даже не стоял, я продолжил семейную династию.

– В 1986-м вы окончили училище, в это время военных привлекали к ликвидации последствий катастрофы на АЭС в Чернобыле. Вас это коснулось?

– Я служил в разведывательно-десантном батальоне 5-го армейского корпуса, мы выезжали на спецзадачи в Польшу и Германию и в ликвидации последствий аварии тоже участвовали – работали в Припяти, в Брагине.

– Вы понимали, какой реальной опасности подвергаете себя, находясь там?

– То, что это могло повлиять на будущую жизнь, ни я, ни, наверное, мои начальники не задумывались. Но отправляли туда только неженатых – семьи берегли. Нас было 35 человек. Дозу радиации получили нешуточную, и теперь можно точно сказать: всё зависит от организма. Семеро восстановились быстро, остальные лечились долго, некоторые рано ушли из жизни. Сегодня нас осталось 11.

Попробовать выжить…

– Вы стремились попасть в Афганистан?

– Было, конечно, юношеское желание отличиться, стать героем. Из военнослужащих воздушно-десантных войск создавался резерв для пополнения 103-й дивизии, воюющей в Афганистане, и нас спрашивали: «Способен? Готов?» Мы писали рапорты: «Прошу меня отправить защищать интересы нашего государства». Они могли лежать два месяца, а могли и полтора года, иногда у людей уже менялось отношение к жизни, семейное положение, как вдруг приходила телеграмма – срочно отбыть к новому месту службы.

Как только начинали готовить загранпаспорта, мы понимали, куда нас отправят. Те, у кого были взыскания, кто допустил какие-то нарушения – не проходили. В основном были люди идейные, целеустремлённые. До сих пор считаю, что это действительно был цвет нации. Мы, служившие в Афгане, чётко понимаем – подлецов там практически не было.

– Как почти не было умудрённых боевым опытом командиров. Воевали молодые, чтобы не сказать «зелёные». А против них – матёрые моджахеды, лучшие в мире снайперы, знавшие горы как свои пять пальцев. Каково это было: оказаться в пекле, да ещё отвечать за жизнь солдат-срочников?

– Отправляя туда, нас учили истории Афганистана, его традициям, мы были готовы налаживать добрые отношения. Мы в принципе не были завоевателями – жили компактно в воинских гарнизонах, не пытаясь навязывать свою точку зрения местному населению.

Но там за каждым камнем тебя могла ждать смерть. Отменные стрелки из засады в горах могли точно послать пулю на 800-900 м. В Афганистане впервые террористы массово стали применять мины: контактные, бесконтактные, пластиковые, металлические, самодельные, фугасы и т. д. Минная война шла на всех дорогах, по которым передвигались наши колонны с грузами боеприпасов, запчастей, гуманитарной помощи.

Это ожидание смерти вызывало ужас по приезду туда, а через два-три месяца люди свыкались, и появлялось ожесточение, какая-то бравада, хотелось наперекор всему бросить вызов – дерзко и бесшабашно. «Безбашенные» старлеи руководили колоннами по 10-20 машин. Да, нам было по 21-22 года, и генералы доверяли молодым лейтенантам 50 жизней солдат-срочников, мало что испытавших кроме материнской любви и семейного уюта.

Я водил колонну через горный перевал Саланг, один из самых тяжёлых в мире. Тоннель через него пролегает на высоте 3,8 км (вулкан Авача отдыхает), и мы на карбюраторных двигателях поднимались на эту высоту при перепаде температуры в 70 градусов – внизу плюс 40, вверху минус 30. Снежные лавины, серпантины, засады… Даже вспоминать тяжело. Но если бы у меня сейчас, спустя 32 года, спросили: с кем бы я пошёл в бой? Я бы ответил – с теми солдатами, 1986 года призыва.

Вскоре после вывода войск из Афганистана многое поменялось в стране, и начались разговоры, мол, за что гибли наши ребята в афганских горах? Там мы об этом не думали, мы просто защищали друг друга, свой коллектив, свою роту. Стремились продлить жизнь товарищам, подчинённым, себе. Там мы узнали, что такое ценность человеческой жизни, и у каждого было только одно желание: не сдаться в плен, подороже отдать свою жизнь, а лучше – попробовать выжить в этих условиях. Поэтому мы дрались как волки, и моджахеды это прекрасно понимали. Свои жизни мы отдавали очень дорого.

– Правда ли, что мирные жители по сути таковыми не были, относились к советским военнослужащим резко негативно, и даже старики и дети выходили после боёв, чтобы добивать раненых мотыгами?

– Нельзя сказать, что постоянно и повсеместно было негативное отношение. К слову, когда вы говорите «местные жители», стоит помнить, что афганцы – многонациональный народ. Там целая смесь: пуштуны, таджики, узбеки, белуджи, пашаи, аймаки и многие другие. Я гораздо чаще видел отношение доброжелательное. Мы общались, помогали местным жителям – и в ответ получали добро. Но было и другое.

Бедность афганцев поражала. Возделывать землю там крайне тяжело. Семьи очень большие, три-четыре жены, от 10 до 16 детей. Люди были доведены до отчаяния и готовы зарабатывать на всём. Этим воспользовались западные державы: за доказательство того, что ты убил русского, платили баснословные деньги. За солдата – 50 тысяч афгани, это притом, что военнослужащий в народной армии получал 1-1,5 афгани. Я думаю, если любому народу платить за убийство в десятки раз больше, чем можно заработать трудом, из людей можно сделать зверей – по крайней мере, из определённой группы. Моджахеды платили и вовлекали людей в охоту на наших военных.

Обременительные ветераны

– Вернувшись на Родину, столкнувшись с тем, что новая власть фактически отказалась поддерживать афганцев, вы не могли не задавать себе вопрос – ради чего всё это было?

– У тех, кто прошёл через эту войну, не возникает вопрос, правильно или нет это было. Мы считаем, что выполняли свой долг. У военных не должно возникать вопросов, правильно ли ими распоряжается государство. Вооружённые силы – это инструмент, который без каких-либо условий должен выполнять поставленные задачи. Другое дело, что военнослужащий надеется на защиту своего государства в ответ, а афганцы (ветераны боевых действий, инвалиды, люди с искалеченной психикой) оказались весьма обременительны для новой власти. Она не хотела нести ответственность за якобы необдуманные решения предыдущего правительства и постаралась свести на нет и эту войну, и её ветеранов. Мы представляли собой довольно серьёзную силу – армию общей численностью порядка 113-120 тысяч человек. И её сразу ликвидировали: полки, бригады, дивизии были расформированы, люди, имеющие боевой опыт, по 5-10 человек отправлены в разные регионы страны. Героическая 40-я армия практически перестала существовать буквально в течение месяца-двух после вывода.

Плюс к этому многие психологически не могли справиться с погружением из мирной жизни в войну и обратно. Войну не каждый может пережить.

Мы, с боевым опытом, с ощущением своей правоты, лезли на рожон, жили в состоянии внутренней агрессии – и я не исключение. Три года был как зверь в клетке: нужен был адреналин, конфликт, хотелось кому-то что-то высказать. Многие, не смирившись с той несправедливостью, которая ожидала нас на Родине, сразу попрощались с вооружёнными силами и со временем добились определённых высот в гражданской жизни. Другие продолжили воевать на своей земле, в криминальных разборках: невозможно забыть взрывы на Котляковском кладбище, унёсшие жизни 14 человек. Афганцы делили власть, власть денег в новой России и гибли просто за металл. Люди терялись, ломались, себя не находили.

– Тогда же по всей стране начали образовываться советы ветеранов Афганистана, была ли это попытка взаимопомощи?

– Людям свойственно тянуться к себе подобным. В 1990-м году я распределился на Камчатку, здесь уже было объединение из 270 ветеранов боевых действий. Потом к нам добавились ветераны Чечни, образовалось Боевое братство. Мы поддерживаем отношения все эти годы. Безусловно, мы помогали инвалидам, матерям, потерявшим сыновей на войне. У нас было пять матерей, но время идёт, и сейчас осталась одна Нина Николаевна Калаева, ей недавно исполнилось 95 лет. Её сын пожертвовал собой, пытаясь вынести с поля раненого. Кто-то может спросить: стоило ли к горю одной матери добавлять горе другой? Мы не взвешивали – шли, спасали, защищали, вытаскивали. И так же, когда попадали в окружение, в засаду, знали: помощь придёт. Даже когда машины уже горят, и ты остаёшься без прикрытия, отстреливаешься и понимаешь: главное продержаться – с одним патроном, с одной гранатой, с ножом. Именно это ощущение помощи помогало выполнять задачи в принципе невыполнимые.

И теперь слова «мирного неба над головой» для нас имеют совсем другой окрас – они значат, что можно спать, не обнявшись с автоматом, что можно идти по улице, не выискивая место, куда спрячешься от осколков. Только понимая это в полной мере, можно по-настоящему беречь мир.

Фото из архива Сергея Кореневича