В её «резиденции» — аккуратном синем домике на краю Милькова — любое заболевшее домашнее животное всегда получит лечение и заботу.
И без согласия этой женщины ни один житель района не сможет купить на своё подворье корову, свинью или даже курицу. А ещё начальник Мильковской районной ветеринарной станции Галина Сепко организовала в своём доме музей, куда бесплатно вхож любой житель села.
Газоны из картошки
– Училась я с огромным интересом, — рассказывает Галина Николаевна. — Единственное, чего до сих пор не понимаю: зачем нас мучили марксизмом-ленинизмом?
С будущим мужем познакомилась тоже в институте. По распределению мы поехали в Усть-Камчатск, на ветстанцию, а через пять лет — в Тиличики. В Тиличиках нам очень понравилось: север, олени, природа. И люди — никто не обманет, не сворует. Поставь чемодан на улице — неделю будет стоять, никто не возьмёт. Бытовые условия, конечно, аховые: вода из колодца, «удобства» во дворе. Слив на кухне делали сами: шланг под раковиной протянули, он шёл в бочку, зарытую в землю. А возле дома делали настоящие газоны, куда сажали картошку: и зелень для оформления, и польза. В Тиличиках мы прожили четыре года, муж там был главным ветврачом, и приветы оттуда до сих пор передают!
Это сейчас на всю Корякию — 38 тысяч оленей. А раньше в одном совхозе столько было! Обрабатывали мы их от оводов: препарат вводится в кровь, и личинки погибают. Есть простой овод, а есть носоглоточный — это бич! Заражённое им животное даже есть не может — трётся только мордой о траву. Таких оленей забивали, конечно. А у оленеводов всё шло в дело — одни копыта оставались! И кожа, и кости, и мозги — их, кстати, едят свежими, как и почки.
Выборочно брали кровь и мясо на радиацию, отправляли в областную лабораторию. Потому что олени едят ягель, а полигонов для испытаний ракет на Камчатке хватает, та же Кура — всякая болванка сюда летит…
А потом нас перевели в Мильково, муж и здесь стал главврачом. Вскоре у нас родился второй сын, и это село для меня стало родным — никуда переезжать не собираюсь!
В те времена, в начале 80-х, в Мильковском районе только дойное стадо было три тысячи голов! Трёхлитровая банка сметаны стоила пять рублей, как билет до Петропавловска.
По работе бывало всякое. Однажды пришёл частник: «Посмотрите моего телёночка!» Посмотрели: у него шишка, наш врач её срезал. А там, как потом оказалось, множественная раковая опухоль на животе… Тогда же ничего не было — ни УЗИ, ни рентгена. Это сегодня у нас УЗИ и операционная со специальной бестеневой лампой. В штате три врача и фельдшер. И сама до сих пор оперирую — если надо, встану к столу.
За ветслужбу
– У главного ветврача много забот?
– Хоть отбавляй. Чтобы кочегарка работала, крыша не протекала, рабочие места были оборудованы, старые приборы отремонтированы… Плюс бюджет: каждую копейку нужно выпрашивать, мы же периферия!
У нас четыре ветучастка: наш, мильковский, Лазо — Атласово, Шаромы — Пущино, Долиновка — Таёжный. Ещё и речка! А план всех ветеринарных мероприятий спускают из Москвы, где понятия не имеют, как мы тут живём, что у нас переправа, в туалет до сих пор на улицу ходим, и Интернет у нас не работает… Это на материке коровы днями в очереди стоят за прививкой или обработкой, а здесь мы сами к ним ездим. Кроме фермерских хозяйств больше 100 личных подсобных, с крупным рогатым скотом, обслуживаем.
Кстати, без моего согласия ни один фермер или частник не сможет купить и привести себе корову! Только после выдачи разрешения государственной ветслужбы. Сначала проданных, например, в Сосновке, коров ставят на карантин, делают все анализы, берут кровь. Потом бурёнки приезжают к нам — тоже на 30-дневный карантин со всеми анализами — и до, и после. И только потом фермер может их забирать. Иначе инфекцию завезём!
Профилактические работы тоже проводим — и по африканской чуме, и по ящуру. С барьерами, обработкой дезрастворами, машиной с громкоговорителями, со специальными костюмами — всё, как положено. Зато люди знают, что делать и будут начеку, если вдруг случится беда.
Соболь и морж
– Расскажите про свой музей — с чего всё началось?
– Мы с мужем ветврачи, животными очень увлекаемся. А Владимир Николаевич у меня был ещё рыболов и охотник. Сначала в Усть-Камчатске из рыбок чучела делал. Потом, в Тиличиках — из зайцев. Покупали у охотников убитых зверей. Экспонаты помещали в углу квартиры. А потом решили выставить их отдельно, специально дом купили под это дело. Выставка росла — сделали пристройку, это когда нам было уже за 50 лет. Однажды к нам из Хабаровска с большой делегацией приехала доктор исторических наук и сказала, что тамошний музей тоже основал ветврач! Правда, дом у нас деревенский, много людей туда не зайдёт.
Собираем предметы старины, принадлежности национального быта. Муж занимался, и мы все ему помогали. Из его рук выходило не просто чучело, а доброе, живое животное! Теперь я за всем слежу сама. И потихоньку расширяю экспозицию. Вот недавно принесли охотники череп соболя и кость его полового члена — очень маленькую. И огромную кость члена моржа — для сравнения. Иностранцам нравится с ним фотографироваться!
Чучела я и сама могу сделать, только времени нет! Покупаю всё на свои средства. Приходят на экскурсии наши, деревенские — ну как я с них деньги буду брать?
Заезжают и иностранцы, один миллиардер из Швеции даже нарисовал медведя и подарил мне рисунок — бесплатно! (смеётся).
…И тут, словно в подтверждение слов Галины Николаевны, подоспела очередная делегация туристов — из Франции. Защёлкали языками и фотоаппаратами перед чучелами орлана, медведя, рыси, нерпы с оскаленной головой, перед рогами, зубами и черепами зверей.
Осмотрев экспонаты, французы заинтересовались:
– Кто за всем этим смотрит?
– Я! — весело ответила ветврач.
– А кто здесь начальник?
– Я!
– А огород кто содержит?
– Я!
Удивляясь и качая головами, французы показывали большой палец и восторженно приговаривали «Ля фамм русс!».