Браконьерством кормится Камчатка. Почему у жителей таёжных сел нет выбора

Артур Курушкин из корейского клана Ю живёт с семьей в посёлке Таёжном. Пётр Ким, местный казачий атаман, считает, что его родственников-корейцев в Таёжном было больше, чем корейцев клана Ю. А мой гид по охотоведческому рейду — Галина Казачок. Она тоже из казачьего общества.

…Мы приезжаем к переправе через реку Камчатка. Ждём. В назначенный момент за нами приплывает «казанка» на моторе. Грузимся. Плывём. Казачок окидывает суровым взглядом приближающийся берег Таёжного, где обиталища соболя, лося, лосося и нарушителей закона.

Пять протоколов

Галина Сергеевна — инспектор-чиновник. С ней в рейде Дмитрий Ю и Пётр Ким — оба состоят в обществе казаков. Они корейцы, потомки двух противоборствующих кланов, почти как Северная и Южная Корея. «Сколько было семей Ю?» — спорит Ким и хитро щурится. «Одна, — отвечает Ю и улыбается, — но большая». «Ким было двенадцать семей! — гордится Пётр Ким. — Тут все были Ким». Наконец, корейцы мирятся, как северный и южный Вьетнам, и в качестве понятых подписывают протоколы о нарушении правил охоты, которые со строгим видом заполняет Галина Сергеевна.

…Нам попадаются охотники, которые не зачехляют ружья в лодке, — а это значит, что они бьют утку влёт. А бить можно только селезня на воде на «подсадную». Потому что селезень, выполнив свою брачную роль, становится лишним в продолжении утиного рода. Иногда утка ведёт назойливого селезня специально на охотников, чтобы те отбили у ухажёра желание и хвостовое оперение.

Для Галины Сергеевны пять протоколов — вполне приемлемо. «Протоколы не самоцель, но показатель работы, — объясняет она. — Наш народ, если не пугнуть, оборзеет. Однажды парнишка на переправе балаболил: «Знаете, тут у нас одна охотоведша есть, так зверь, а не человек!» Думаю, хм, хороший имидж для чиновника из лесного хозяйства».

Легенда о лесе

…В деревне живут 50 человек, летом в Таёжку приезжает ещё десяток семей на сезон нереста и лесного промысла — грибы, ягоды. Раньше здесь был леспромхоз — по соцплану рубили «строевой кедр». Галина Сергеевна рассказывает историю, почти легенду: «В 72-м году на Камчатке проводилось лесоустройство — считали породный состав, определяли лесистость, товарность древесины. В те времена заготавливали кедр. Называется кедр по-научному так: сосна кедровая корейская или сосна кедровая сибирская. Или сосна кедровая стланиковая... Стланиковая и произрастает у нас на Камчатке в изобилии. Стланик кедровый напоминает большой куст, но уж никак не круглоствольный кедр, товарной ценности, естественно, не имеет, из него масло делают кедровое — от артритов помогает. Лесоустроительная партия была из Хабаровска. Мужики пили беспробудно, а потом в отчёте лесоустройства каким-то образом сосна кедровая стланиковая стала просто сосной кедровой. Пропустили одно слово, перепутали кедр и кедровый стланик. Отчёты приняли. Лесистость была посчитана с запасом несуществующей сосны кедровой сибирской. Спустили пятилетний план. Здесь схватились за головы... Так центр Камчатки лишился леса».

…К Артуру Курушкину мы идём утром. У него лошади. Он работает в лесничестве. «Что ж, Артур, поедемте с нами, покажете своё хозяйство. А сколько кубометров леса выписываете местным крестьянам? А сколько продаётся налево, а?» — сурово спрашивает Галина Сергеевна и упоминает президента Владимира Владимировича Путина и его речь о коррупции в телеобращении к сенаторам. Артур не из простых, его «на калган» не возьмёшь. Он не меняется в лице: о коррупции в эшелонах власти знает, о речи президента читал в газете, древесину налево не продаёт. «Что ж, а поедемте, прокатимся на верховых. Я вам оседлаю Джипа и попонку подстелю», — щурится в рыжие брови Артур из клана Ю.

Мы шагаем вверх в сопку. Дорога расквашенная — глубокая мерзлота вытает только к июню. Артур просит не править по колее — засохнет глина, и будет дорога с колдобиной. «Вы сильно не понукайте. Он и так пойдёт». Артур ведёт в поводу Джипа, я еду на ломовике Рыжем. Ломовики-полукровки были в Таёжном спокон веку. А «спокон века», говорят, начался в 1948 году, когда Ю и Кимы вербовались в Советский Союз из революционной Кореи. Я всё пытался выяснить, от кого бежали — от американцев или кимирсеновцев...

Артур шёл, понурив голову, — под ногами медвежьи следы. «Двумя днями мишка проходил, а то б лошади волновались», — успокаивает Курушкин. Он проговаривает слова «врастяг», речь с паузами: «Тут у нас торопиться некуда. На окладах в пожарке и лесхозе мы. Чем живу? Продаю баранину, конину. Молоко своё. Лосей стало мало. Больших медведей мало. Туризм? Оказываю услуги по извозу на лошадях, и проводником могу. Нет, не уеду в ближайшее время. Привык я к тайге».

Член корейского клана Ю, Артур Курушкин — русский. Солдатом-срочником попал на Камчатку, женился на кореянке Надежде Ю, здесь и остался навсегда. Про таких и писались старорусские сказки: «жили-были Иван-солдат да Артур-солдат».

Живёт в Таёжке и самый первый вербованный кореец, дедушка Юра Ю, глава клана Ю, ему 96 (!). Он сидит на диване, в доме убрано, смотрит ток-шоу в телевизоре. Старушка-кореянка нам кланяется. Старики говорят по-корейски тихо, по-русски — плохо. «Почему вы не возвращаетесь на родину?» — спрашиваю. «Здесь наша родина», — за переводчика отвечает Пётр Ким.

Островитяне

Жизнь в таёжных деревнях напоминает жизнь островитян, оторванных от материка и суеты больших городов. Ещё люди в таких отдалённых посёлках сплетничают. «Беда в том, что народ наш тёмный: ему важно, что там у соседа через забор, — рассуждает Пётр Ким. — И большая политика важна, как в фильме «Любовь и голуби», помните? — «И чего ж эти капиталисты всё лезут и лезут к нам?» Вот так и в Таёжке, и Долиновке, и Атласове: сосед соседу мешает браконьерской икрой торговать, а другой смотрит, сколько леса ты привёз, а третий обижается, что его на премию не подали. Серпентарий».

…Пётр Ким родился в Таёжном. Была у него собака Кукла. У Куклы был «муж» Мальчик. Крутохвостые лайки жили семьёй, дрались с чужаками и растили щенков. Кукла и Мальчик гоняли медведей, охраняли хозяина, его дом... Потом Мальчика прогнали, обвинили в убийстве соседских овец: Ким в сердцах, в слепом гневе, стрелял поверх собачьей головы. Мальчик ушёл из села навсегда. Кукла умерла во время родов. История грустная. Ким вспоминает и прячет взгляд: «Мы, люди, часто не думаем, что творим. Сиюминутные желания и вековая алчность заставляют нас лгать, грабить и убивать. Я виноват перед Куклой и Мальчиком. Мы виноваты перед лесным зверем и рыбой: они уйдут из нашего мира рано или поздно, уйдут навсегда, как ушли от нас Кукла и Мальчик».

…Мы с Галиной Сергеевной на обратной дороге, подпрыгивая на весенних грунтовых колдобинах, рассуждаем: вот все здесь ловят рыбу — браконьерят. И что? Это так же, как рубить баню и ставить крестьянский дом из кубометров Таёжного леса. Или продавать лес городским делягам. Или ловить микижу и солить на семью. Или сдавать икру-сырец скупщикам краденого. Рыбой кормилась Камчатка, рыбой кормится и сейчас. После, мой друг из КамчатНИРО — учёный, ярый ненавистник браконьерства, услышав мой рассказ о жизни Таёжных мужиков из корейских и русских семей, с раздражением спросил: «А чем им ещё заниматься прикажете?»

И лося на Камчатке били всегда. Соберутся три-четыре крестьянские семьи, загонят зверя и убьют, освежуют тушу, разделят мясо. По учётам 2013 года было заявлено, что лося на Камчатке видимо-невидимо — аж 19 тысяч особей. Охотоведы — мильковские, быстринские — рвали землю из под ног, чтобы выбить себе квоты и любыми способами продать их туристическим фирмам. Фирмы везли на Камчатку жизнерадостных туристов, любителей убивать и фотографироваться на фоне убоин. Деньги оседали в карманах нечистоплотных охотоведов и лицензированных пользователей охотугодьями. Во время последней вертолётной разведки насчитали всего 500 особей — сохатых, самок и лосят...

Как ни печально, но мне тоже теперь кажется, что уйдут звери и рыба... «Уйдут навсегда, как ушли Кукла и Мальчик». Потому что денег на Камчатке взять неоткуда, кроме как из земли, леса и реки.