Геннадий Федорович Васильев - человек в Петропавловске известный. Многие годы он исполняет обязанности главного архитектора города.
По его проектам в краевом центре построены здания самого различного назначения. 2 января ему исполнилось 70 лет. Три года из них он прожил в блокадном Ленинграде. Накануне 65-й годовщины прорыва блокады Геннадий Фёдорович поделился своими воспоминаниями с нашим корреспондентом.
Угощение
Помню солнечный летний день. На углу улиц Пестеля и Моховой - магазин, заложенный мешками с песком. Рядом зенитное орудие, на лафете сидят матросы. Мы со старшим братом идем мимо. Они видят нас и подзывают к себе. Один из них достает из вещмешка шоколадку и дает нам. Для блокадного города - это чудо, и мы инстинктивно прячем угощение за пазуху - дома еще мама, бабушка, средний брат. Матрос, видя это, выхватывает у нас шоколадку, ломает ее и буквально запихивает в наши рты.
Потом мама рассказала - был приказ войскам: гражданское население не подкарм-ливать. За нарушение - трибунал. По-человечески можно было понять - военных тоже плохо кормили, а голодный солдат даже винтовку в руках не сможет удержать, не то что воевать.
Обычное дело - смерть
Один брат был старше меня на четыре года. Другой - на два. Мы переживали блокаду на равных, но в живых остались только я и старший брат. Я помню, как умирал средний брат. Мама и бабушка были рядом, а сделать никто ничего не мог. Он лежал и умирал от голода.
Через какое-то время умерла бабушка. Смерть воспринималась как что-то обычное, само собой разумеющееся. Как-то мама взяла меня и брата с собой отоваривать карточки. Возле хлебного магазина - большая очередь. Чуть сбоку - стоит похожий на куль человек. Зимой люди надевали на себя все, что только можно, а сверху еще укутывались одеялами, платками, тряпками и становились похожими на кули. Человек просит хлеба. Мы стоим в очереди, получаем паек, а на обратном пути видим - просивший лежит мертвый.
Однажды шли с мамой и увидели лежащую на тротуаре мертвую женщину с задранной юбкой. Мама юбку поправила, мы перешагнули через труп и пошли дальше. Умерших часто просто выбрасывали из окон, а потом их собирали специальные команды.
Самая вкусная еда
Из блокадного пайка мама делала тюрю. В чашку с водой мелко-мелко крошила кусочек хлеба, который выдавали по карточке. Ели ложкой и представляли себе, что это суп на очень вкусном бульоне. Потом, даже когда война уже кончилась, мама еще долго крошила нам хлеб в воду. А еще мы ели "дуранду". Взрослые говорили, что если в желудке долго ничего нет, то желудочные соки начинают его "съедать". Чтобы этого не произошло, нам давали "дуранду". Это такая древесно-стружечная плита. В ее составе опилки, жмых, олифа, что-то еще. "Дуранду" ломали на куски, грызли и сосали.
До сих пор мне кажется, что в детстве я не ел ничего вкусней.
"Засранцы -- ленинградцы"
После прорыва блокады многодетные семьи увозили в эвакуацию. Нас посадили на баржу, и маленький катер потянул ее по Ладожскому озеру. Было страшно, потому что над нами летало и стреляло много самолетов. Потом я понял, что это наши самолеты защищали нас от немецких. Было столько взрывов, что казалось - озеро кипит. На корме катера стояла маленькая пушечка, солдат крутил ее вокруг оси и стрелял по самолетам. Одна бомба разорвалась рядом с катером, он начал тонуть, а солдат все стрелял и стрелял.
На берегу нас посадили в теплушки и по железной дороге повезли в Сибирь. В дороге начали давать еду. По нашим понятиям - много. Сопровождающие кричали, убеждали, просили, чтобы много не ели. Их не слушали. Кончилось тем, что почти у всех начались желудочные боли, понос. Я помню, как люди, вцепившись руками за перекладины, за руки родных, выставив задницы наружу, прямо во время движения справляли большую нужду. И так - в каждом вагоне на протяжении всего пути. На станциях местные мальчишки кричали нам: "Засранцы - ленинградцы!" Это было очень обидно и унизительно. Если вдруг поезд останавливался возле ручья или речки, все старались успеть хоть немного состирнуть одежду.
Не все немцы - фашисты
Очень страшно, когда самолеты и бомбежки. Иногда воздушную тревогу объявляли, иногда - нет. Помню, мама собралась нас кормить. Разлила тюрю в тарелки. И вдруг полетели бомбы. Немцы делали что-то такое, что при падении бомба издавала звук, который сводил с ума. Мы слышим, что бомба летит, кажется, что именно на наш дом. Мама закрывает нас собой. Потом поняли - бомба попала в соседний дом, она взорвалась, нас прижало к стене, а я смотрю на стол и боюсь, что тарелки разобьются и мы останемся без еды.
Мама рассказывала, что иногда бомба падала, но не взрывалась. Солдаты выкручивали взрыватель, а оттуда сыпался рис и выглядывала записка: "Не все немцы - фашисты".
В деревне Новосибирской области, куда нас с братом и мамой привезли из Ленин-града, - никакой войны. Тихо и спокойно. Иногда над деревней пролетали самолеты. Местные пацаны радовались, махали им руками и кричали: "Эроплан, эроплан, посади меня в карман!" А мы - ленинградские, при звуке самолета бросались на землю и в ужасе закрывали голову руками.
Возвращение
Когда кончилась война, не всем ленинградцам разрешили вернуться домой. Только тем, у кого в городе остались родные. С войны вернулся мой дядя, который и прислал вызов. Мы приехали, но в нашей квартире уже жили чужие люди. Мама потом рассказала, что очень часто жители ближних деревень захватывали квартиры эвакуированных или умерших ленинградцев. Мама работала дворником, была лично знакома с управдомом, и та разрешила нам поселиться в нашем доме на чердаке. Пусть на чердаке, зато в родном Ленинграде...
Смотрите также:
- Дороговизна школьной формы и медобслуживания волнуют камчатцев →
- «А где бабуля?»: жители Камчатки разоблачили «нищенку» →
- Подсолнух под дождём →